Home » Uncategorized » Архетип смерти

Архетип смерти

Архетип смерти

Смерть — один из важнейших архетипов мировой мифологии, и в самой идее смерти много мифологического. Во всех развитых мифологиях мы находим сходный образ подземного мира, который рисуется как невидимое царство смерти (греч. Аид — невидимый). Столь популярное представление о том, чего никто никогда не видел, сформировали ритуалы похорон, позволившее придать смерти некий образ: обряды, фиксируемые уже у неандертальцев, у которых их перенял человек современного физического типа.

 

Экскурс в древнейшую историю показывает, что и обряды, и страх смерти связаны с опасением мертвых — которого изначально не было, и умершего не хоронили: к нему продолжали относиться как к равноправному члену племени и клали рядом с ним причитающуюся ему еду. Но потом люди осознали, что трупы могут распространять болезни (неслучайно и в мифологии боги смерти часто заведуют болезнями: например, аккадский бог Эрра или китайская Си-ван-му). И забота общества о своих членах приняла характер погребений. Похоронам стали сопутствовать ритуалы, которые не только выражали внимание к умершему, желание его направить и утешить, но, как показывают и современные обряды первобытных племен, убеждали покойников не возвращаться к живым, а оставаться в иной, их собственной реальности. Так создавался образ особой «страны без возврата» (так называлось царство смерти у древних шумеров: кур-ну-ги).

 

Страх заставлял закопать умерших глубже в землю или завалить камнями; к этому восходит обычай класть на могилу тяжелый камень-монолит. Такой камень запирал вход в царство теней Орка у римлян, и раз в год его отодвигали в сторону, чтобы духи умерших выходили на землю и пользовались приношениями близких. Хотя потом, наполнившись семантикой смерти как свершения судьбы, камень, как нечто незыблемое, стал символизировать неумирающую память о человеке. А обычай кормить мертвых сохранился до наших дней, приняв характер ритуала: их приглашают на пиршество несколько раз в год, чтобы в остальное время они не беспокоили живых.

 

Поскольку ритуалы похорон часто были связаны с огнём и водой (например, умершего клали на ладью и поджигали её), сформировался устойчивый образ реки, нередко огненной и отделяющей царство смерти от мира живых (индийская река Вайтарани, наполненная кипятком и пеплом; Стикс и огненный поток Флегетон окружают Аид греков и т.д.). Образ огненного ада (слав. пекло) восходит к этим представлениям.

 

Можно выделить ряд изначальных отношений к смерти, проецирующихся и на современное её понимание и философские идеи танатологии.

 

1) Смерть как органичное продолжение земного существования или продолжение с негативной коннотацией.

 

2) Смерть как свершение судьбы.

 

3) Смерть как испытание, проверка в экстремальных обстоятельствах, побуждающая проявить волевую (физическую и моральную) состоятельность личности.

 

4) Смерть как исцеление и преображение — истина всеобщей трансформации, присущей самой жизни, и фактор её развития. Такое представление подкрепляет семантика неисчерпаемого потенциала, скрытого в царстве смерти, который может быть направлен на преобразование жизни.

 

Первые два древнейших архетипических отношения рациональны и нейтральны в эмоциональном смысле. Вторые содержат активное эмоциональное отношение, небезразличие к смерти, поскольку сами страстные эмоции содержит потенциал для преобразования, которого требует более новое отношение к смерти в мифологии и мировых религиях. Рассмотрим эти виды архетипических отношений и их современное преломление.

 

1. В первом смерть мыслится продолжением жизни в несколько ином качестве или её зеркальным отражением. Древние ориентировали могилы по сторонам света, и это показывает, что подземный мир мыслился продолжением этого. Такое отношение проявлено в мифах примитивных племен, где умершие продолжают жить в более или менее плодородных охотничьих угодьях, в зависимости от своей земной жизни. Оно сохранилось в Китае, где до сих пор распространены ритуалы сжигания бумажных денег и даже бумажных машин для поддержания загробного благополучия умершего.
В современном мире отражением этого архетипа являются идеи о том, что смерть — не конец, а естественный переход внутри самой жизни.
Представление о мире мертвых как аналогии мира живых — наиболее древнее. Оно развивает представление о смерти, как закреплении своей земли за своим родом, что символизирует образ похороненного в ней первопредка. Хороня в земле умерших, люди фиксировали представление о предках, своем роде и территории, и через это о себе самих (что не потеряло своего смысла и в наши дни — так Б.В. Марков делает вывод, что культ покойных связывает современников с духом предков и способствует сохранению родины6). И это отношение становится основой самоопределения — отчего мировые религии часто апеллируют к смерти как точке отсчёта для самопознания человека.
Такое отношение к миру умерших носит нейтральный характер, хотя подземный мир получает устойчивую негативную окраску. (Например, в поверьях индейцев гуронов загробный мир изобилует охотничьими угодьями и рыбой, но души там стонут день и ночь. Аналогично в подземной Туонеле финнов в лесах водятся животные, луга, поля и пашни дают всходы, но всё имеет неприглядный вид: леса темны, звери страшны, а вместо хлеба из земли растут змеиные зубы.)

 

2. Представление о смерти как точке отсчета для осмысления земного существования развивает идею смерти как свершения судьбы. Начиная с мифологии шумеров, увидеть свою судьбу, незримо сопровождающую человека всю жизнь, означает умереть: шумерская персонификация судьбы Намтар являлась человеку в час кончины, как посол богини смерти Эрешкигаль. Этот образ изначально раскрывал ту простую мысль, что в момент смерти человек становится тождественен своей судьбе, исполнив её до конца.
В современных легендах массового сознания мы находим отголоски глубоко укоренившегося представления, что встреча с самим собой (своим двойником) предвещает смерть — и встреча с судьбой как неизбежностью имеет негативный оттенок. Однако в целом в мифологии и последующей культуре смерть как предел и свершение судьбы начинает мыслиться позитивно — как её вершина и пик самореализации личности. Нередко естественная вершина судьбы героя — его смерть (вспомним, например, Геракла, смерть которого становится ступенью к его вознесению на небеса, или германского Сигурда, ценою жизни победившего дракона).

 

Позитив отношения героев к смерти в том, что они осуществляют неизбежное всею внутренней силой своей личности, утверждая общечеловеческий идеал, личность обретает бессмертие и тем преодолевает смерть, делая шаг от неизбежности к свободе.

 

3. Постольку, личность рассматривается как герой нет страха. Герой выносит себя за рамки предопределённости судьбы рода: и её посмертная судьба в мифах мыслится иной. Неслучайно в мифах доблестная смерть в бою ставится выше обычной: если в германской мифологии умершие своей смертью отправлялись в мрачное царство Хель, то убитые в бою попадали в Вальхаллу, светлый рай Одина. Никарагуанцы считали, что люди, умирающие дома, отправляются в преисподнюю, а убитые на войне идут на восток служить богам. Также и для ацтеков на небо попадали воины, убитые в бою, пленники, принесенные в жертву, и женщины, умершие при родах.
Смерть таким образом предстает как испытание и проверка в экстремальной ситуации, пробуждающая все силы человека — с которого спрашивается его волевая, физическая и позднее нравственная состоятельность.
Ещё ярче демонстрируют эту идею образы загробных судилищ. Так, в литовской мифологии змей Визунас препятствует умершему взойти на гору, где бог вершит свой суд; в Новой Зеландии умерший должен проскользнуть в узкий проход между двумя демонами; у арабских мистиков землю и рай соединяет мост тоньше волоса, по которому может пройти лишь праведник, чтобы не низвергнуться в ад и т.д.
Требование борьбы и ратования за идеал, которое было отличительной чертой достоянием героев, с развитием нравственных понятий становится достоянием каждого. И мифология демонстрирует это в более новом отношении к смерти, которое предполагает посмертную оценку, что и отражают образы загробного суда, такие как моральный суд Осириса, взвешивающего души — и в Египте любой умерший уподоблялся Осирису. В таких образах манифестируется идея, что смерть требует проявления сознательности, силы воли и достоинства человека.

 

4. Итак, бог смерти, страшный своею разрушительной функцией, в мифах предстает испытателем жизни на прочность, губящим то, что не прошло проверки, но дающим силу остальному; судьей, испытывающий мужество и силу воли человека (так бог вулканов Тескатлипока индейцев разрушает земной рай Толлан, подстрекая его создателя Кецалькоатля нарушить установленные им же законы; он во сне испытывает мужество воинов и не уступившим ему дарует победу в земных боях). Почему же именно Смерть оказывается в роли такого судьи?
Подземный мир, откуда черпают силу роста растения, мыслится источником неистощимого потенциала: ведь он дает силы роста растениям, и в него уходит всё, что исчезло с лица земли. Отсюда образ неисчерпаемого богатства недр и самого бога смерти: семантика богатства в именах греческого Плутона, кельтского Пуйла, индийских подземных областей Патала, полных сокровищ; традиционное представление о плате богам подземного мира, типический образ подземных змеев, охраняющих клады, и связь бога смерти со скотом, который был для древних олицетворением множащегося богатства. (Здесь характерен образ противника громовержца в индоевропейском мифе с корнем wel: от которого произошли наши слова «великий» и «власть», как и имена славянского «скотьего бога» Велеса, балтийского Велса/Велняса, противника громовика-Перкунаса; индийского змея Вритры, сражавшегося с громовержцем Индрой, или греческого пастбища дух умерших.
Таким образом, соприкосновение со Смертью по архетипической логике может дать ни с чем не сравнимую силу, богатство и власть, если только не разрушит — что отчасти подтверждает правоту экзистенциалистов.
Смерть выступает как зло в своём пассивном облике (застывшести, затора и преграды, как в центральном индоевропейском мифе о борьбе громовержца со змеем, который сковывает течение вод или похищает у громовержца стада (туч), не давая их живительной влаге пролиться на землю. Битва грозы и дождь, как её результат, знаменует победу сил жизни (роста растений) над сковывающим и останавливающим поток жизни хладом смерти. Запрудившему течение рек индийскому змею Вритре (затор, преграда), разрубаемому громовержцем Индрой, подобен змей в мифологии майя, сражение с которым также призвано высвободить течение вод. Впоследствии этот мировой сюжет проецируется на борьбу добра и зла).

 

Мифологическая идея возрождения через смерть оказалась для человеческого ума настолько устойчивой и продуктивной, что ею проникнуты тысячелетние греческие мистерии, и она стала центральным сюжетом христианства. Духовная практика декларируется как процесс сознательного умирания не только в аскезе христианства, но и в современной йоге, и такое отношение окрашено позитивом идеи трансформации, чаяния перехода к состоянию покоя и блаженства.

Если вернуться к страху смерти, для древнейшего человека была страшна не его смерть, но смерть его рода, ибо в силу преемственности, поддерживаемой самим образом мира смерти, дух умершего предка продолжает жить в его роду (что способствует развитию идеи перерождения души). Однако смерть всего рода людей и сегодня предстает слишком абстрактной, чувственно плохо представимой и потому немыслимой (её невозможно ощутить, как невозможно ощутить сам конец нашего сознания и души). Поэтому и в мифологии, какой бы характер не носил конец человеческого мира, за ним обязательно следует его возрождение.

 

Другие интересные статьи